– Это не укор, сынок, и я вовсе не хотел остановить поток твоего красноречия. Продолжай свой рассказ. Откуда ты знал, что хозяин рассердится? Желтокурточники когда-нибудь предлагали деньги тебе или твоим друзьям?
– Нет. Зато я точно знал, что хозяин дает деньги желтокурточникам. За услуги там разные, за сведения. Мы не раз видели, как он раскладывает монеты по кошелькам. Потому мне и пришло в голову не стражников натравить на Веслина, а хозяина.
– Понятно.
Порывшись в складках рясы, Цеппи достал плоскую кожаную коробочку, в красноватом полумраке имевшую цвет обожженного кирпича. Оттуда он вытащил полоску бумаги, насыпал на нее из другого угла коробочки немного темного порошка, потом ловко свернул самокрутку и с аристократическим изяществом прикурил от лампы. Призрачные серые клубы дыма поплыли к призрачным серым облакам; в воздухе разлился запах горящей сосновой смолы.
– Извини. – Цеппи передвинулся немного вправо, чтобы выдыхаемый дым не попадал на мальчика. – Позволяю себе всего две сигарки за вечер. С крепким табаком – перед ужином и со слабым – после.
– Так я останусь на ужин?
– Ах ты, нахальный маленький двурушник! Скажем так, в настоящую минуту ситуация остается неопределенной. Давай досказывай свою историю. Ты сообщил хозяину, что Веслин работает тайным осведомителем в знаменитой охранной службе Каморра. Старик, надо полагать, пришел в бешенство.
– Ага. Сказал, что убьет меня, если я вру. – Локк тоже передвинулся вправо, подальше от дыма. – Но я сказал, что Веслин схоронил монету в своей комнате… то есть своей и Грегоровой. И хозяин там настоящий погром учинил. Я спрятал монету очень хорошо, но в конце концов он ее нашел, как и следовало ожидать.
– Хм… Ну и как ты представлял себе дальнейшие события?
– Я не думал, что хозяин убьет их! – В возбужденном голосе мальчика Цеппи не услышал ни малейшей печали, лишь удивление и досаду. – Я думал, он как-нибудь накажет Веслина при всех. Мы же почти всегда ужинали вместе, всем братством. И обычно провинившиеся развлекали нас по-всякому… или прислуживали, а потом все за нами убирали. Иногда получали порку. Пили имбирное масло. Я думал, Веслину грозит что-нибудь такое. Или все сразу.
– Ну что ж… – Отведя глаза от мальчика, Цеппи глубоко затянулся и на несколько долгих секунд задержал дым в легких, словно так думалось яснее и соображалось лучше. Наконец он выпустил череду дрожащих дымных колечек, которые проплыли в воздухе несколько футов и растаяли в тонком ночном тумане. Потом громко хмыкнул и опять взглянул на Локка. – Что ж, теперь ты понял, куда ведут благие намерения, верно? Порка. Обслуживание и уборка. Хе-хе. Бедного Веслина знатно обслужили и убрали. И как же твой бывший хозяин сделал это?
– Он ушел с холма на пару часов, а когда вернулся – стал ждать в комнате Веслина. Когда позже вечером Веслин с Грегором возвратились из города, их сразу окружили старшие мальчики, так что убежать они уже никак не могли. А потом… хозяин просто убил обоих. Перерезал горло Веслину, и… ребята рассказывали, он повернулся к Грегору и долго-долго смотрел на него, смотрел и ничего не говорил, а потом… – Локк чиркнул двумя пальцами по горлу, как немногим ранее делал Цеппи. – Потом он прикончил и Грегора тоже.
– Оно и понятно! Бедный Грегор. Грегор Фосс, кажется? Один из счастливчиков, осиротевших в достаточно сознательном возрасте, чтобы уже помнить свою фамилию. Вроде тебя. Разумеется, твой хозяин и Грегора прикончил. Они же с Веслином были закадычные друзья. Не разлей вода, как говорится. Если один из них прячет под камнем целое состояние, естественно предположить, что другой об этом знает. – Цеппи вздохнул и потер глаза. – Все проще простого. Ну ладно, а теперь, когда ты завершил свой рассказ, позволь мне объяснить, где именно ты дал маху и почему твои маленькие друзья из уличников, помогавшие тебе, не доживут до рассвета.
Глава 2
Второй шаг и акульи бои
1
Праздный день, одиннадцатый час утра, Плавучий цирк. Ослепительно-белое солнце, подобное объятому пламенем алмазу, снова вершило свой огненный путь в безоблачном небе, изливая жгучий зной. Локк, облаченный в платье и манеры Лукаса Фервайта, стоял под шелковым навесом на прогулочной барке дона Сальвары и наблюдал, как собираются зрители и участники представления.
На плоту неподалеку выступала труппа танцоров с веревками. Четверо человек стояли по углам своего плавучего помоста на расстоянии футов пятнадцати друг от друга, и разноцветные шелковые шнуры, обвязанные у них вокруг кистей, груди, шеи и соединяющие каждого со всеми остальными партнерами, образовывали затейливые перекрестные узоры, как в детской игре в ниточку. Каждый танцор, казалось, работал сразу с четырьмя или пятью шнурами одновременно. В паутине шнуров, на хитроумных скользящих креплениях, висели всевозможные предметы – мечи, кинжалы, плащи, сапоги, стеклянные статуэтки, блестящие безделушки, – и все они медленно и непрерывно двигались в разных направлениях, в то время как танцоры плавно вращали руками, грациозно покачивались и переступали ногами, расплетая старые узоры и сплетая новые.
Восхитительное, но далеко не самое чудесное зрелище на реке, полной чудес, не последним из которых являлась прогулочная барка дона и доньи Сальвара. Многие аристократы переносили декоративные растения в горшках из своих садов на барки и обратно, но супруги Сальвара первыми пошли дальше. Их прогулочное судно представляло собой постоянный плавучий сад. Прочный деревянный корпус барки – прямоугольный, шагов пятьдесят в длину и двадцать в ширину – был наполнен землей, дававшей питание дюжине дубов и олив. Одинаковые густо-черные стволы деревьев и роскошные изумрудно-зеленые кроны с блестящими как лакированные крупными листьями наглядно свидетельствовали о замечательных достижениях алхимической ботаники.
Вокруг нескольких деревьев спиралью обвивались лестницы, испещренные сквозными тенями листвы; все они вели в расположенную среди ветвей смотровую беседку с шелковым навесом, откуда открывался прекрасный вид. С одной и с другой стороны от этого великолепного плавучего сада, на длинных, тяжелых выносных скамьях, значительно повышающих остойчивость судна, сидело по двадцать наемных гребцов.
В смотровой беседке, рассчитанной на двадцать человек, нынче утром находились лишь Локк и Жан, дон и донья да вечно бдительный Конте, который сейчас заправлял у затейливо устроенного питейного шкафа, больше напоминавшего аптекарскую лабораторию. Локк вновь устремил задумчивый взгляд на «веревочных» танцоров, чувствуя странное сродство с ними. Не одни они сегодня утром одним неосторожным шагом могли загубить искусное представление.
– Господин Фервайт, ваше платье! – Донья София Сальвара встала рядом с Локком у передней ограды беседки, положив ладони на поручень всего в паре дюймов от его рук. – Вы выглядели бы прекрасно зимой в Эмберлене, но зачем же носить такой наряд летом в Каморре? Вы в нем сомлеете и раскраснеетесь, как роза! Почему бы вам не снять хотя бы камзол?
– О… уверяю вас, сударыня… я вполне хорошо себя чувствую.
Милостивые Тринадцать, да она с ним заигрывает! Легкая улыбка, скользнувшая по лицу дона Сальвары, говорила о том, что супруги заранее условились, как донье Софии держаться с гостем. Немного женского внимания, чтобы взволновать и смутить неуклюжего торговца. Превосходная уловка – и старая как мир. Проба сил перед решительной схваткой, так сказать.
– Какое бы неудобство ни доставляла мне моя одежда в вашем… весьма необычном климате, я нахожу, что оно служит мне лишь на пользу. Не позволяет ни на минуту забывать о деле. Не дает расслабиться, знаете ли, потерять деловой нюх.
Стоявший неподалеку Жан вовремя прикусил язык. Напускать на Локка Ламору белокурых женщин – все равно что пытаться скормить акуле салатные листья, а донья София ну очень белокура – одна из редких уроженок Терина, наделенных кожей цвета каленого янтаря и волосами цвета миндального масла. Глаза у нее глубокие и проницательные; соблазнительные изгибы тела искусно подчеркиваются кроем темно-оранжевого открытого платья, из-под подола которого чуть выглядывает нежно-кремовая нижняя юбка. Что ж, супругам Сальвара просто не повезло наткнуться на вора, имеющего чертовски странные предпочтения по части женского пола. Впрочем, Жан готов восхищаться доньей за них обоих, ибо в силу сегодняшней своей незначительной роли, да и полученных накануне «телесных повреждений», он все равно лишен возможности заняться чем-нибудь иным.